Амплуа Горбачева. Оценки его роли в гибели Советского Союза

Но уже во Владивостоке, где я учился пробиваться сквозь толпу поближе к генсеку, чтобы услышать его толки с народом и вставить в репортаж (задача, саму постановку которой я еще пару лет назад и представить не мог), стало ясно, что слушать он никого не собирался; для Горбачева это его личный театр, где амплуа, словечки, приемчики должны показывать, как стране и людям наконец-то повезло с руководителем.

Он ждал похвалы и аплодисментов. И очень заскучал на выставке достижений Дальневосточного научного центра, где Алексей Жирмунский, директор Института биологии моря (институт теперь носит его имя), человек увлеченный и дотошный, принялся в подробностях рассказывать генсеку о марикультуре, плантациях гребешка и кукумарии, способной обеспечить белковой закуской все население страны. Жирмунский не давал Горбачеву развернуться и сказать привычную речь о перестройке и ускорении. Генсек, конечно, отдал должное науке и благосклонно наметил перспективы — обернувшиеся, как мы помним, развалом и запустением. Но среди садков с анфельцией и морскими огурцами «птице счастья завтрашнего дня» развернуться было негде, что уж говорить.

Да и не о закуске тогда думал Горбачев.

Тут самое время сказать про еще один наглядный урок от Горбачева: благие намерения ведут прямиком в ад. Нельзя сказать, что это открытие сделал сам Горбачев: напротив, похоже, он не читал английского писателя ХVIII века Самюэля Джонсона, когда запрещал русскому мужику водку пить. И вводил ограничения на производство и продажу алкоголя.

Красивые и, возможно, отчасти верные речи об опасности спиться, так и не перестроившись, не действовали на нас, часами стоявших в диких очередях, на тридцатиградусном хабаровском морозе, за несчастной бутылкой водки.

Над человеческими змеями этими клубилась и сгущалась выдыхаемая сотнями и тысячами людей ненависть. Вот он, ад.

Однажды достоявшись, отогревшись и приняв родимую с друзьями, под мерзлую капустку с брусникой, что всегда готовенькая стояла на балконе в зеленом эмалированном баке, я написал про все это в «Советскую Россию». Печатный орган ЦК КПСС. И корреспонденция, полновесные 400 строк, «Постояльцы очереди» вышла. Против всех моих ожиданий.

Понимаете?

Да, Горбачев нахомутал, для него, по словам близкого ему чиновника, было характерно «граничившее с отвращением нежелание заниматься рутиной, повседневной, систематической работой», но… Моя-то заметка вышла! Она вышла до того, как антиалкогольная кампания стала сворачиваться. До! А это не было возможно прежде. Без отмашки?! Да вы что?!

Что-то Горбачев сдвинул в стране, в головах — возможно, сам не желая, возможно, не к добру, а к худу — но сдвинул. Не могу этого, как честный человек, не признать. И спасибо не сказать. Заметку мою приметили, позвали на стажировку в Москву… И понеслось. Мелкобуржуазно сидя сейчас, в заваленном снегом по крышу подмосковном доме, я, подводя некоторые итоги извилистого и противоречивого пути, тюкаю по клавиатуре, пишу этот текст — а рядом стаканчик шотландского «Лафройга». Я купил его вчера в сияющем магазине — там покупай, что хочешь, были б деньги. Без очереди.

Ну, за Горбачева?

Нет, не могу. Скажу, почему. После посещения Байконура. Именно там мне рассказали, как преисполненный надежд космодром ждал Михаила Сергеевича: он должен был увидеть старт «Энергии», которая вознесла «Буран». Горбачев приехал, был прекрасен. Он, свежий и перестроечный, говорил с инженерами у стапелей. Он трогал обшивку. Он рисовал перспективы. Ценности будут теперь общечеловеческие, а СССР все любят.

И пошел к выходу.

Горбачев объяснил, почему не сожалеет о перестройке

«Как, Михал Сергеич, а старт? Не посмотрите?» «Нет, тут, понимаете, политика: нам с американцами договор подписывать, а я смотрю, как «Буран» взлетает? Они из-за этого страшно нервничают». Главный конструктор сказал тогда ошеломленным инженерам и рабочим в белых халатах: «Это всё, братцы». Горбачев уехал. «Буран» взлетел, триумфально вернулся. Программу закрыли. Как называется тот договор, который мы там с кем-то подписали? Какова его судьба и роль?

Челнок лежал в ангаре, пока на него крыша сгнившая не упала. Чудо-ракеты, вознесшей его в космос, у нас нет до сих пор.

А была.