Вещий Олег впервые появляется на страницах «Повести временных лет» в 879 (6387) году в связи с известием о смерти Рюрика. Последний завещал ему дело своей жизни, то есть землю Русскую и воспитание своего сына, малолетнего Игоря.
Историю Олега можно назвать историей становления и утверждения древнерусского государства с центром в Киеве.
«Повесть…» рисует уход Олега с малолетним Игорем на руках из Новгорода через три года после смерти Рюрика как закономерное, чуть ли не спланированное заранее военное предприятие по расширению новгородских (или княжеских?) владений.
Летописец перечисляет шесть племен — варягов, чудь, словен, мерю, весь, кривичей, хотя этот «исход» скорее похож если не на бегство, то на изгнание.
Впрочем, весь перечень народов, откуда Олег брал «вой многий» — всего лишь позднейшее домысливание событий в более благоприятном для Рюриковичей виде.
И все же вершина эпической славы Вещего Олега, создавшая ему неповторимый ореол в русской истории, была им достигнута не на Руси, а за ее пределами. В 907 году, как датирует это событие «Повесть…», Олег, по традиции «совокупив воев много» — от всех известных на Руси племен, в том числе и от уличей и тиверцев, — решил повторить поход на Царьград, столь неудачно совершенный Аскольдом и Диром.
На самом деле, союзниками его были только словены, как можно видеть по последующему изложению, хотя текст договора Олега с греками их даже не упоминает.
Кровавый разбой, грабежи, убийства, сожжение имений и церквей, уничтожение всего движимого и недвижимого имущества греков с бесцельной варварской жестокостью отмечают путь Олега до Константинополя.
Набеги русов на Византию всегда сопровождались такими же безудержными и бессмысленными зверствами, как и набеги викингов на побережья северной и западной Европы, что в значительной степени и послужило аргументом в пользу отождествления Руси со скандинавами.
Впрочем, в те времена трудно было кого-либо удивить жестокостью, и в памяти летописца остались не они, и даже не военная удача русского князя, а впервые прозвучавшие со стороны греков просьбы о мире и пощаде, вызванные видом олеговых кораблей, поставленных на колеса, которые, как рассказывает «Повесть…», при распущенных парусах и попутном ветре двинулись с моря к городским стенам.
Напрасно думать вслед за многочисленными древними и современными читателями этого повествования, что именно так Олег решил начать штурм Константинополя.
Все было гораздо проще и — страшнее для жителей этого города. Константинополь был расположен по обе стороны залива Золотой Рог, который перерезал город и уходил дальше, за его стены. Со стороны Босфора и с напольной стороны стены города были достаточно высоки и крепки, чтобы выдержать любую осаду, но со стороны внутренней гавани город был очень слабо защищен.
Путь в Золотой Рог со стороны Босфора преграждали массивные цепи, закрепленные в башнях по обоим его берегам. В мирное время они лежали на дне залива, в минуту опасности их поднимали.
Не имея сил преодолеть эти цепи, Олег решил зайти с внутренней стороны Золотого Рога, чтобы попасть в город. Для этого корабли надо было перетащить через перешеек, и Олег поставил свои корабли на колеса.
Поистине странные факты, не находящие себе объяснения, мы встречаем ниже. В первую очередь к ним следует отнести вложенное в уста испуганных греков сравнение Олега со святым Димитрием (Солунским?), «посланным на нас от Бога».
Что общего можно было увидеть у этих двух, в одинаковой мере легендарных персонажей? Тот факт, что Олег отказался от предложенного ему греками отравленного вина, не находит себе никаких аналогий в житии святого Димитрия…
Еще более странен поступок Олега, совершенный им после заключения мира с греками, когда предводитель русского войска «повесил свой щит во вратах Царьграда, показуя победу».
Здесь тоже бесполезно искать какие- либо аналоги в военных обычаях того времени.
Стоит напомнить, что знаки, изображения и предметы, вывешиваемые на башнях и на воротах, должны были выполнять роль талисмана, оберега, защиты от врага и злоумышленника, то есть в прямом смысле слова быть «щитом» городу и его жителям.
С такой именно целью и значением на городских воротах и над ними помещались иконы, кресты и гербы. Само выражение «поднять щит» (а для этой эпохи на севере Европы — белый щит) для предводителя одной из воюющих сторон у норманнов означало призыв к перемирию и началу переговоров.
Не следует ли думать, что в тексте нарушена последовательность событий и сначала был поднят щит для ведения переговоров, а уже потом начались сами переговоры о мире между Олегом и греками?
И все же, если вспомнить о странном уподоблении Олега святому Димитрию (может быть, на щите Олега было сходное с ним изображение?) возникает мысль: не произошла ли здесь какая-то путаница, удвоение событий, когда Олег, напавший на столицу Византии, затем сделался ее защитником?
К сожалению, проверить это предположение трудно. Как давно уже выяснилось, ни один из греческих источников того времени — а их сохранилось не так уж мало!— вообще не содержит упоминания о нападении Руси на Константинополь ни в 907 году, ни в близкое к этому время.
Большая часть исследователей склонна считать рассказ об этом походе мифом, а точнее — художественным вымыслом древнего автора, писавшего не хронику, а «историческую беллетристику», в основу которой был положен все тот же поход Аскольда и Дира, отмеченный «чудом ризы Богородицы», но со счастливым концом. И здесь имя Олега должно было заменить имена киевских князей-неудачников.
Может быть, Олег их и убил в Киеве потому, что решил не только отобрать этот город, но и присвоить посмертную их славу?
А как быть с текстом договора, который посланники Олега заключили с греками в 907 году?
Как быть с точным указанием на царствовавших тогда Льва и Александра?
Как быть с именами посланцев?
Может быть, правы те историки, которые, чтобы спасти положение, напоминают о возможности использования автором «Повести временных лет» какого- то «не дошедшего до нас источника», следов которого нет у византийцев?
Мне представляется, что подобная аргументация не имеет ничего общего с наукой, которая должна исходить не из того, что «что-то могло быть», а из того, чем мы располагаем и что должны подвергать самому пристрастному научному рассмотрению.
В отношении текста «договора 907 года» это давно уже сделано моими предшественниками, заметившими, что данный текст не имеет преамбулы с именем Олега и императоров, имена этих же послов повторяются в договоре Олега от 2 сентября 6420 (911) года, в который хорошо вписывается и сам этот текст в качестве недостающей статьи.
Существует и другая точка зрения, согласно которой «договор 907 года» был заключен как предварительный, предшествовавший договору 911 года, а потому статьи первого и не повторяются во втором. Наиболее развернутое обоснование такого взгляда можно найти в фундаментальной работе А. Н. Сахарова, посвященной дипломатической практике «древней Руси».
Здесь не место разбирать аргументы обеих сторон. Достаточно сказать, что первая точка зрения опирается на скрупулезный лингвистический и концептуальный анализ текстов, тогда как вторая исходит из возможности событий в интерпретации «Повести временных лет».
